Лев Гумилевский - Собачий переулок[Детективные романы и повесть]

Она вынула из кармана коробку с папиросами, швырнула ее на стол, вставила в зубы одну и, закурив, откинулась на мягкую спинку кресла с видом победившей детские возражения наставницы.

Нет, я права! Мы так смотрим на эти вещи, зато у нас нет ни мук ревности, ни мук любви! Скольких гнуснейших мещанских трагедий и драм мы избегаем! Хочешь есть — ешь! Требуется тебе парень — бери, удовлетворяйся, но не фокусничай! Смотри на вещи трезво! На то мы и исторический материализм изучали…

Зоя дрожала от странного внутреннего противления всему, что та говорила. Она забыла о себе, о том, что лежало на плечах тяжестью, и только старалась поймать то, что так противилось в ней словам подруги. Анна подавляла ее внешне убедительной тяжестью своих доводов до того, что на одно мучительное мгновение Зое стало казаться, что возражать нельзя, что противится в ней лишь та наследственность, то мещанство, та зависимость от семьи, в которой она выросла и за которую ее гнали от подруг. Еще раз острая как нож ненависть к семье опалила ее жгучею горечью стыда. Она с облегчением вспомнила свое бегство из дому, письмо к отцу, потом взволнованное хождение по улицам города, тупое отчаяние на берегу Волги днем, где она смотрела на рабочих, разбиравших на дрова барки, на женщин, укладывавших поленницы и тоскливо певших одну и ту же знакомую песню о Волге, о Стеньке, о персидской княжне.

Зоя вздрогнула: именно эти женщины, эта песня, эти слова навеяли на нее ту спокойную грусть, с которой она шла в клуб. Дорогою она думала все время о том же и тогда знала, что ответить Анне.

— Погоди, Анна, погоди! — заговорила она вдруг и с такой взволнованной торопливостью, что обе подруги с испугом посмотрели на нее и замолчали. — Погоди! Вот давеча только я видела на берегу женщин, они укладывали дрова и пели… Они пели вот эту песню о персидской княжне… Ты ее знаешь, мы все знаем, чудесная песня! — торопилась она, ища потерянную мысль, и вдруг вскрикнула — Вот, да! Это самое, да! Отречение от плотских радостей ради идеи долга! Ради борьбы! К черту княжну — дружина ропщет: атаман стал бабой, а впереди борьба! Ты помнишь, ты помнишь прошлогоднюю анкету в университете, потом доклад и выводы, что у большинства в революционные годы, в годы гражданской войны притупилось, уменьшилось половое чувство…

Она задыхалась. Анна насмешливо выдохнула из себя густую струю дыма, пробормотала:

— Ну и что же?

— А вот что! — встала Зоя. — А вот что: половой экстаз, половое чувство может, оказывается, уступить место революционному экстазу!

Теперь она вспомнила все, что знала, о чем думала, во что верила, и не могла уже удержать слов, сыпавшихся с ее пересохших губ, мыслей, вздымавшихся вихрем и стягивавших смертельную петлю на шее, тоски, которая только что ее душила.

— Не я мещанка, а ты мещанка! Только одни мещане так понимали, что если свобода, так это значит можно в трамвае семечки грызть, в театре плеваться, на лекции в аудитории курить… Это самое и есть настоящее мещанство: что если новый быт, так это значит — долой стыд, что если закон облегчает брак и развод, так, значит, и направо и налево отдаваться можно! Это как голодный дорвался до хлеба, то и обожрался насмерть сейчас же! Так это нужно?

Она замолчала вдруг. Анна пыхнула дымом и сказала:

— Ах ты, мещаночка!

Зоя посмотрела на нее с удивлением и, ничего не отвечая, тихо села за стол.

Вера встала, подошла к ней и, поколебавшись одну секунду, поцеловала ее.

— Верно, Зоя. Это все равно… Вот я и жду, жду, когда же любовь будет? Жду — вот-вот настоящий человек придет… А он приходит и сразу целоваться лезет, а то — прямо на кровать! Есть и такие, что сначала даже разденутся для удобства…

Она расхохоталась со звонкостью и беспечальностью ребенка.

— Что вы хотите сказать?

— А ничего. Что есть, то и говорю. Разве я знаю, что этим можно сказать? Не знаю А вас мне жалко! — Она положила руку на ее плечо. — Неужели Хорохорин вас отстоять не мог в комиссии?

Зоя покачала головой. Анна сказала:

— На Хорохорина надо нажать. Если зудить со всех сторон, так он возьмется за нее. Можно восстановить!

Вера взглянула на нее, заметила раздумчиво:

— Жаль, что я этого не знала раньше… Можно было бы с ним поговорить: он как раз у меня только что был!

Анна вспыхнула:

— Кто? Хорохорин? Был у тебя? Зачем?

Не вцепись мне в волосы, Анна!

Вера взглянула на растерянное лицо подруги, не сразу оправившейся после слишком искреннего удивления, испуга и любопытства, расхохоталась и выбежала из, комнаты

Она вернулась, не успев загасить на губах не сходившей улыбки

— Ты ведь не ревнива, Анна, надеюсь? Ты ведь не мещанка же?

— Не беспокойся за свои волосы, пожалуйста!

— Я не беспокоюсь.

Она улыбнулась, подумала, сказала:

А лучше я тебе ничего рассказывать не стану больше

Самое лучшее. Не интересуюсь! — высокомерно ответила Анна и с преувеличенным вниманием стала глядеть, как Вера доставала чашки, заваривала чай.

Действительно пить хочется. Дай скорее чашку, и побегу домой!

Зоя сидела недвижно, глядя в налитый перед нею стакан Вера кружилась по комнате. Анна с той же преувеличенной жадностью пила чай и продолжала говорить:

— Я не ревнива, дорогие товарищи, если я спросила, так это вопрос праздного любопытства.

Вера равнодушно заметила:

— Есть о чем любопытствовать… Как будто не за одним и тем же они все ходят…

Анна с шумом отодвинула от себя чашку

— Верка, ты нарочно меня злишь?

— Разве это может тебя злить?

— Меня злит не факт сам по себе. Меня злят твои мещанские шуточки!

— Например?

— Например, желание доказать, что я ревнива, как вы все…

— Тут нечего доказывать, — засмеялась Вера и сейчас же добавила — То есть в том смысле, что никто в тебе и не сомневается…

В этот момент за дверью остановились чьи-то шаги, затем послышался неровный стук. Вера встала и, приоткрыв дверь, заглянула за нее:

— Кто это?

Ответа не было слышно. Но Вера тотчас же вышла, не впуская гостя, и плотно притворила за собой дверь.

— Мещанские церемонии! — буркнула Анна раздраженно.

Это не помешало Зое расслышать, как Вера сказала

— Ко мне нельзя сейчас! Подождите меня на лестнице, я выйду сию минуту — мне как раз надо с вами говорить, говорить… Сейчас, только накину шубу!

Тяжелые шаги прозвучали по каменному полу, наружная дверь хлопнула, и все стихло. Вера вернулась в комнату и наскоро оделась.

— Верка, оставь мещанские церемонии! Кто там пришел?

— Один знакомый. Нужный человек. Я сейчас же вернусь, подожди меня!

Анна пожала плечами и снова закурила, раздраженно вдыхая и выдыхая густой дым. Выкурив папиросу, она простилась с Зоей, не скрывая сурового своего презрения к мещанским выходкам подруги, и ушла.

Зоя поблагодарила ее, посмотрела на тикавшие часики, потом свернулась клубком в дырявом кресле, подумала об отце, о письме, потом, как в кинематографе, все это сменила мыслью о Королеве, о фабрике, о новой жизни и, еще раз утвердившись в своей правоте против Анны, задремала и упала в сон как камень, опущенный в воду.

Длинный этот день утомил ее так, что она не проснулась и тогда, когда вернулась Вера, продолжавшая хохотать и всплескивать руками при мысли о каком-то веселом озорстве.

Хорохорин едва успел с папиросой в зубах несколько минут повертеться на крошечной лестничной площадке перед дверью, как Вера вышла к нему.

Не говоря ни слова, она взяла его под руку и втянула за собой наверх по крутым каменным ступеням. На первой промежуточной между этажами площадке она, не выпуская его руки, села на подоконник, так что внизу была видна отсюда дверь ее квартиры, и заставила сесть рядом неожиданного гостя.

Он вырвал руку и, отодвинувшись, спросил сухо:

— Анна у вас?

— Вы за Анной пришли?

Она взглянула на него, откидывая со лба сползавший платок, и даже в сумраке плохо освещенной лестницы он успел поймать этот ее взгляд, обволакивавший как паутиною все его желания, мысли и чувства.

— Да, конечно! — нетвердо ответил он. — Мне она нужна сейчас!

Вера засмеялась:

— Вам вообще женщина нужна или именно Анна? Судя по вашему давешнему настроению…

Хорохорин встал:

— Позовите мне Анну!

— Ой, погодите, милый! Мне вас так нужно!

Она взяла его руку и потянула к себе. У него не нашлось силы вырваться и уйти или просто повторить свою просьбу с новой настойчивостью.

— Зачем я вам нужен? — спросил он и почувствовал, как весь вечер с его странными происшествиями, с нелепыми разговорами, беготней из одного места в другое исчез в тумане невероятного предположения, прорезанном, как молнией, одной мыслью: «А почему нет? Разве женщина не может хотеть, как я?»